"ОДИССЕЯ": сказочное, историческое и мифологическое

ВВЕДЕНИЕ
Античная литература, и прежде всего произведения, созданные в Древней Греции, представляет и будет представлять огромный интерес для исследователей. Причем не следует сводить этот интерес к тому, который вызывают, скажем, артефакты в археологии или историзмы в филологии. В последних случаях речь идет о вещах ушедших, о "предметных" или "языковых" памятниках истории, - словом, о том, что пополняет наши знания о жизни предков, но чуждо современности. Произведения искусства, бесспорно, дают нам представление о той эпохе, в которую они создавались и которой посвящены. Но этим их значение не исчерпывается. Искусство имеет главную ценность - эстетическую. Оно, по большому счету, не бывает ни "современным", ни "устаревшим", существуя в своей, особой реальности. Над ним, по банальному изречению, "время не властно".

На первый взгляд, все на свете, до чего додумался человек - от предметов быта до государственного устройства, - постепенно вытесняется новым, более добротным. Можно, например, проследить эволюцию письменных приборов - от заостренной палочки до компьютера - и признать, что лучше последнего ничего в этой сфере не придумано. Можно также отметить, что человечество стремится к совершенству, что каждый новый общественный строй отмечен меньшей несправедливостью, чем предыдущий, что рано или поздно установится наконец такой, который смены не потребует, ибо искомое совершенство будет достигнуто. Вредит ли технический прогресс духовности и как будет именоваться идеальный строй - главные вопросы, занимающие интеллектуалов.
Все это, повторимся, не имеет отношения к истинным шедеврам искусства. "Тайная вечеря" Леонардо да Винчи не может быть "вытеснена" одноименной картиной Сальвадора Дали. "Илиада" и "Одиссея" - не менее (а иной раз и более) совершенны, чем творения новейших писателей.

Гомеровские поэмы - вообще шедевры особенные. Их можно назвать "фундаментом" всей мировой литературы и, более того, - науки о литературе. Дело не только в хронологии. Идеи, темы, характеры, особенности композиции гомеровских произведений вошли в литературный обиход до скончания веков. Сама теория трех родов, на коей, как на трех китах, держится литературоведение, была бы иной, не окажись "Илиады" и "Одиссеи" в числе духовных привязанностей Аристотеля, основоположника данной теории.
Итак, изучение гомеровского эпоса ведет свою историю с античных времен. Прервавшись в "темные времена" раннего средневековья, оно возобновилось в эпоху Возрождения и с тех пор стало одной из важнейших задач литературоведческих и филологических наук. С гордостью отметим, что большую работу в этой сфере выполнили ученые нашей страны. В уходящем столетии особо следует отметить заслуги И.М.Тронского и А.А.Тахо-Годи.

Неисчерпаемость данной темы обусловлена глубоким воздействием, которое оказывал Гомер на протяжении всего этого времени на литературу, философию, общественную мысль. Величайшие литераторы видели в легендарном слепце своего учителя, занимались переводами его поэм. Деятели других искусств находили в "Илиаде" и "Одиссее" темы для своих живописных, скульптурных или музыкальных произведений. Замечательные мыслители всех направлений обращались к древнегреческому эпосу, ища в нем подтверждения своих выкладок. Но, может быть, главное доказательство того, что Гомер прочно вошел в духовную жизнь последующих поколений, - это множество его образов, ставших фразеологизмами. И само расхожее название последних - "крылатые слова" - взято из "Одиссеи".

Именно поэтому древнегреческие поэмы стоит читать и перечитывать, вдумчиво изучать. Таким образом мы получим нечто большее, чем исторические сведения о жизни и быте племен, населявших когда-то юг Балканского полуострова, острова Эгейского моря и побережье Малой Азии. Мы станем лучше понимать "изящную словесность" как вид искусства, прикоснувшись к ее истокам. Ведь законы, по которым созданы "Илиада" и "Одиссея", верны для литературы вообще.

Если же искать в поэмах "исторические сведения", то надо учитывать: история - лишь одна из трех основ, на которых зиждется гомеровский эпос. Две других - это сказка и мифология. Все древнейшие литературные произведения основаны преимущественно на мифологии. Иные из мифов имеют в основе своей некое историческое событие, иные представляют собой объяснение устройства мироздания. Исследуя мифологические мотивы, к примеру, в "Одиссее", мы затрагиваем весь пласт верований и сказаний древних греков. (Констатировав это, необходимо отметить: произведение не тождественно мифу. Оно представляет собой продукт его творческой переработки.) Все три вышеупомянутых основы взаимосвязаны; знакомясь с произведением, мы обнаруживаем, что они и вовсе "сливаются". Рассмотреть каждую из них в отдельности и оценить степень влияния на шедевр в целом - трудная, но весьма интересная задача. Ее решение поможет нам уяснить, какие силы управляют литературным творчеством и как должен "управляться" с ними сам автор, дабы создать шедевр.

В этом плане особо интересна вторая поэма "троянского цикла" - "Одиссея", которую можно назвать энциклопедией древнегреческих мифов и сказаний.

I
"Миф" в переводе с древнегреческого значит "слово". Это весьма символично. Значение мифа в жизни человечества, как ни странно, схоже со значением слова. Последнее, как отмечал профессор А.А.Тахо-Годи, само по себе есть некое объяснение. А миф как таковой есть предание, служащее для объяснения устройства мира и событий, в мире происходящих.

С течением времени, по мере развития человеческого мышления, познания им окружающего мира, миф, первоначально монолитный, расслаивается на сказку, религию и историю. Если последнюю мы понимаем как описание реальных событий прошлого и видим в этом ее отличие от двух предыдущих понятий, то сказка и религия представляются нам чем-то сходным. Тем не менее это вещи разные. Мифология в древнейшем мире подменяла науку. Сказка, основываясь на мифе, уже не призвана была нести эту функцию. Она не объясняла, почему идет дождь или откуда взялся человек; она служила для развлечения или поучения. Ее текст не был уже чем-то каноническим, а постоянно изменялся. Этому способствовало то, что письменности еще не существовало. Любой рассказчик (аэд) привносил в сказку нечто новое, а его слушатели видели в ее героях уже не столько богов, которых следовало бояться, ублажать молитвами и жертвоприношениями, сколько аллегории вполне земных страстей, близких каждому. (Та же "участь" - переход мистических сил в разряд поэтических образов - как мы далее проследим, ждал впоследствии и мифологию.)

В религии же мифы были священны. Здесь демоны, духи и божества являлись не сказочными персонажами, а реальными для каждого верующего властителями всего сущего. (Этапы развития религиозного мышления - от обожествления природы до "сотворения" олимпийских богов - отдельная тема.) Однако по мере того, как возрастала уверенность человека в своих силах, менялось отношение людей к тем, кого сами когда-то придумали и кому вверили свою судьбу. Наступило время классической философии, и старая форма (имена богов и демонов, их "функции" по управлению вселенной и людьми, их взаимоотношения между собой) постепенно наполнялась новым содержанием. Зевс философов-стоиков ("дух", тонкое вещество, которым пронизано все вокруг) не похож на Зевса гомеровского, в котором, если пренебречь фантастическими его возможностями, мы увидим некоего могущественного властителя, так мало отличающегося от земных вождей, что последние с полным правом могут носить эпитет "богоравный".

Ученые давно проследили связь этой метаморфозы с переменами социально-исторического плана: смены родового уклада рабовладельческим. Взаимоотношения внутри собственной родовой общины были единственными известными древнему человеку, и он не мог представить жизнь богов иначе, чем обусловленной ими же. Распад же этой земной общины логически привел и к "распаду" общины небесной.

Механически приспособить религию к новым условиям, скажем, "назначить" Зевса не патриархальным главой рода, как прежде, а главнейшим рабовладельцем, было невозможно, поскольку старые мифы, пронизанные родовыми понятиями, стали неким культурным фундаментом греческой нации и пересмотру не подлежали.

Чтобы сохранить влияние религии на умы, был избран другой путь. Вполне "осязаемый", мускулистый и волевой бог, как его понимал Гомер, превратился теперь в нечто бесплотное, в "святой дух" (что полностью воплотилось уже в позднейших религиях). Многочисленные боги "Илиады" и "Одиссеи" стали олицетворять некие абстракции, тайные силы, которые управляют природой и человеком, но которые нельзя ни увидеть, ни ощутить физически.

Меняясь таким образом на новый лад, религия странным образом способствовала тому чисто литературно-нравственному восприятию мифологических персонажей, которое получило распространение в дальнейшем, совершенно религию вытеснив.
Отсюда - лишь один шаг до перехода богов в сферу чистых метафор. Сейчас при чтении "Илиады" и "Одиссеи" мы воспринимаем многие описания ("рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эосу, "покуда сладостным сном не покрыла ей веки богиня Афина", "жилище Аида" и т. п.) как метафоры или фразеологизмы. Такое наше восприятие подготовлено веками литературного использования этих имен и понятий. Разумеется, создатели "Одиссеи", понимаемые сейчас под единым именем Гомер, и их современники понимали все относящееся к Олимпу совершенно буквально: родовой строй в то время только начинал разрушаться.

Историю в исследуемом случае следует понимать как неотъемлемую часть некоторых мифов, а именно: некое реальное событие, легшее в их основу. В случае с мифами, производной от которых явился гомеровский эпос, это - древнейшая война за город Трою в Малой Азии. Без сомнения, подобные войны имели место; подтвержден (благодаря давней экспедиции Шлимана) и факт существования поселения с таким названием. Причины, ход Троянской войны, одной из многих, что велись древнегреческими племенами, и последующие события были впоследствии освящены мифами. Захватнический набег на чужую территорию превратился в величественное действо космического масштаба с участием как бессмертных богов, так и героев - хоть и смертных, но находящихся в близком с богами родстве.

Когда в первой трети первого тысячелетия до нашей эры дорийцы, племя с севера Балкан, покорили греков (истощенных войнами в Малой Азии, подобными Троянской), последним осталась лишь память о былом могуществе и благоволении богов. Эта память жила в героических мифах и нашла наконец свое лучшее выражение в гомеровских поэмах.
Таким образом, объединив в себе мифологию, сказку, религию и историю, произведения Гомера выполняли задачи, свойственные вышеперечисленным феноменам культуры. Они и "объясняли", и "развлекали", и "поучали", и повествовали о подлинных деяниях прежних поколений. Помимо всего этого как "Илиада", так и "Одиссея", созданные гениальным автором (авторами), имеют чисто художественную ценность.

II
Только ли к прошлому обращался Гомер, создавая свои поэмы? Не сказались ли на них не только события Троянской войны и последующих десятилетий, но и реалии современной автору эпохи? Изучив произведения, мы можем ответить: сочинявший их явно не абстрагировался от окружающей действительности. Особенно это касается "Одиссеи".

Если "Илиада" - воспевание славных времен Греции, то злоключения главного героя второй поэмы можно трактовать как аллегорическое изображение тех бед, которые обрушились на страну в эпоху Гомера.

В самом деле: Ахилл, главный герой "Илиады", - не что иное, как аллегория былой греческой мощи. Он гибнет. Потомки троянских героев живут в несчастливые времена. Чтобы изменить действительность к лучшему, они должны уподобиться "хитроумному" Одиссею, который с честью прошел все испытания и уничтожил как алчных женихов своей супруги Пенелопы (читай дорийцев, захватчиков греческой земли), так и их приспешников из числа собственных слуг (читай греков-предателей).

Так интересно воплотились в "Одиссее" исторические реалии, относящиеся не столько к "троянскому" времени, сколько к эпохе, когда создавался этот шедевр. Можно заключить, что именно для решения насущной исторической задачи (пробуждения национальной гордости и силы греков) автор привлек в свое произведение и миф, и сказку.

Это, вероятно, первый пример такого рода в литературе, которым в дальнейшем несть числа. Пока существует словесное искусство, авторы в поисках лучших средств для воздействия на читателя будут обращаться к сказочному, к мифологическому, то заимствуя последнее из прошлого, то занимаясь стилизацией. Мы наблюдаем такой прием уже у Гомера, первого писателя мирового значения (оставим в стороне вопрос о том, собирательное ли это имя), - и это говорит о многом, в частности, об особенностях человеческого мышления, которое тысячелетиями живо отзывается на эту уловку. Как нередко в таких случаях, если произведение гениально, то его воздействие затмевает ту злободневную задачу, которой озаботился в свое время его автор, и шедевр обретает бессмертие в плоскости не исторической, но эстетической.

III
В борьбе за лучшую долю грекам следует уповать не только на свое "хитроумие", но и на милость богов и других потусторонних сил более низшего порядка. Как же Гомер изображает их, т.е. как их представляли современные ему греки?

В "Одиссее", как и в "Илиаде", боги уже не чудовища, как в доисторическую эпоху, но еще не абстракция, как в эпоху позднейшую. Человек осознал уже свою силу, свое воздействие на природу, свою определенную власть над судьбой. Окружающий мир был освоен настолько, насколько это было доступно древнему - без научных знаний, без исследовательских приборов и развитого транспорта.

Таким относительно понятным миром, разумеется, руководили относительно понятные боги. Они вполне похожи на людей. Нравы, царящие на Олимпе, примерно такие же, как в окружении любого земного правителя. Боги спорят между собой, интригуют друг против друга, по-разному относятся к "подведомственным" людям.

От эфиопов меж тем возвращался Земли Колебатель.
Издалека уж, с Солимских он гор заприметил, как море
Переплывал Одиссей. Сильней он разгневался сердцем
И, покачав головой, обратился с такой к себе речью:
"Что это значит? Ужели решили насчет Одиссея
Боги иначе, как только в страну эфиопов я отбыл?
Он уже близок к земле феакийской, где должен избегнуть
Крепкой петли тех несчастий, которые терпит все время.
Но еще досыта горя надеюсь ему я доставить".
(Песнь Пятая, стихи 283-290.)

Но если Посейдон, Колебатель Земли, ненавидит Одиссея, то последнему можно надеяться на "совоокую" Афину, которая Одиссею симпатизирует. На примере последней можно проследить "эволюцию" богов в сознании греков: от животного, птицы - к человекоподобию, от совы - к прекрасной женщине.

Однако если боги ничем не отличаются от людей, то в чем же их особенность, дающая право именоваться не людьми, но богами?
Боги имеют всего две, но важнейшие привилегии, недоступные людям. Во-первых, они бессмертны. Во-вторых, способны повелевать всем сущим. Человек может быть приравнен к богам только за выдающиеся личные морально-нравственные качества. "Богоравным" у Гомера становится и герой Троянской войны Одиссей, и свинопас, доказавший верность своему хозяину. Но равенство их с богами, мягко говоря, относительное. Они не наделяются вышеупомянутыми привилегиями. Иначе говоря, "богоравный" у Гомера - всего лишь синоним "богоугодного" и "богобоязненного" (словом, праведника) в позднейших религиях. Привилегия человека, награжденного этим эпитетом, только одна: особое благоволение богов.

Сами же боги не отличаются ни высокой нравственностью, ни строгой моралью. (Нимфа Калипсо, воспылав любовью к Одиссею, семь лет не отпускает его на родину; Посейдон мстит ему за ослепление сына-циклопа, не учитывая того, что Полифем поплатился за собственное злодейство, и т. д.) Впрочем, то же самое можно сказать и о смертных героях поэмы, об Одиссее в первую очередь:

Ветер от стен илионских к Исмару пригнал нас, к киконам.
Город я этот разрушил, самих же их гибели предал.
В городе много забравши и женщин и разных сокровищ,
Начали мы их делить, чтоб никто не ушел обделенным.
(Песнь Девятая, стихи 39-43.)

Истребление жителей города Исмара, зверское убийство женихов Пенелопы и изобретательная казнь неверных служанок - все эти деяния не ужасали современников Гомера, а напротив, восхищали их как проявление необходимой в тех обстоятельствах решительности и силы. Еще не пришли времена, когда главные герои эпоса или сказки обязаны были являть собой образец добродетели. Легко заметить, что именно "неидеальность" гомеровских персонажей делает их "живыми", правдоподобными.

Автор "Одиссеи" показывает, что боги и люди способны на ложь, лицемерие, перемену под воздействием обстоятельств. Богиня Цирцея превращает людей в свиней, но когда Одиссей (при помощи Афины и Гермеса) находит на нее управу, становится радушной хозяйкой, заслуживает у Гомера эпитет "богиня богинь" и содействует герою в его опасном путешествии к душе прорицателя Тиресия Фиврского, которое сама же посоветовала предпринять.

Все это говорит о том, что древние греки, как и представители любых других племен, в своей религии поклонялись не столько высшему идеалу доброты и нравственности, сколько силе, которую нужно задобрить, чтобы она помогала, а не вредила. Православный русский философ заметил, что "не в силе Бог, а в правде&ouot;, но для богов Гомера это верно с точностью до наоборот. Человек той эпохи, не зная справедливости вокруг себя, не искал ее и в потустороннем. Пройдут века, прежде чем оформится другое понятие: божество как символ высшей справедливости, носитель и проводник ее.

IV
Песнь Одиннадцатая, где описывается "вызывание теней" в царстве Аида, - поистине "краткий энциклопедический словарь" древнегреческих мифов. Многие их герои предстают перед Одиссеем, который получает от них важную информацию и заручается поддержкой. Точно так же и читатель узнает много интересного о мифологии и религии древних греков. Помимо родной матери и павших соратников по Троянской войне, Одиссей видит души и Ориона, и Тития, и Тантала, и Сизифа, и самого Геракла.

Песнь весьма интересна, но с точки зрения композиции не вполне "вписывается" в поэму. Для чего же понадобилось вводить в повествование этот элемент, носящий откровенно "вставной" характер? Безусловно, Гомер таким образом еще надежней "скрепляет" "Одиссею" с первой поэмой цикла, "Илиадой". Песнь Одиннадцатая, с одной стороны, - своеобразный эпилог "Илиады" (ее герои кратко рассказывают о своей дальнейшей судьбе). С другой стороны, вводя в поэму в качестве эпизодических персонажей большую часть греческих мифологических героев, автор показывает, что и Одиссей - из одного с ними ряда. Именно благодаря этому приему поэма сама становится одним из знаменитых сказаний, равнозначных в древнегреческой культуре мифам о Геракле и т.п.

Из этой части "Одиссеи" мы узнаем важные подробности о религиозных представлениях древних греков, в частности, о том, как они понимали загробную жизнь. Оказывается, этот народ, в отличие от христиан, не ждал после смерти особого вознаграждения за праведность. "Асфодельные луга" царства Аида - просто бессрочный приют для отживших свое. Иные мертвецы - те, что были "равны богам" при жизни, - находятся, конечно, в лучшем положении, чем "рядовые" покойники. Но те посмертные блага, которые они имеют, не идут ни в какое сравнение с дарами самой простой земной жизни. Недаром все мертвые несчастливы. Душа Ахиллеса говорит:

Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,
Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью.
(Песнь Одиннадцатая, ст. 489-491.)

Итак, подлинная жизнь, по Гомеру, - здесь, на земле. Здесь, а не на том свете, людям предоставлена возможность каких-то действий, перемен, проявления личной воли. Мертвые не в силах влиять на земную жизнь и даже (за исключением Тиресия - прорицателя, который был таковым и до смерти) ничего не знают о ней с тех пор, как скончались. Одиссею приходится отвечать на их расспросы. Любопытно сравнить это с оптимистической христианской версией, по которой праведной душе за гробом открываются все тайны бытия, предоставляется некоторая власть над мирозданием, так что живые могут обращаться к этой душе с молитвенными просьбами.

V
Сложный многолетний путь Одиссея от Трои до Итаки вообще как бы предназначен для того, чтобы ознакомить слушателя (читателя) с древнегреческими мифами и сказками. Выше уже было упомянуто, что древний человек к эпохе Гомера сумел более-менее познать окружающий мир, и поэтому этим миром, уже не столь пугающим, управляли не злые, непредсказуемые демоны (как в древнейшие, первобытные времена), а вполне "человекообразные" боги, поступки которых всегда можно так или иначе объяснить.
Тем не менее пространственные пределы этого мира были весьма ограничены. За пределами освоенных территорий лежала, как стали говорить позднее, terra incognita. Древнее воображение легко "распоряжалось" ей. Чтобы ее заполнить, использовались мифы и сказки. Мифы говорили о том, что неизведанным пространством правят те же силы, те же боги, что и миром, освоенным людьми, т.е. там действуют те же законы. На основе этих мифов создавались сказки. Они заселяли неведомые и оттого как бы несуществующие земли и воды фантастическими существами, которые становились аллегориями тех или иных людских страстей.

Любое сказание о путешествиях заключало в себе историю о том, как героя занесло туда, где "на неведомых дорожках следы невиданных зверей" (и в этом смысле ни Жюль Верн, ни Конан Дойл не придумали ничего принципиально нового). Естественно, все это налицо уже в рассматриваемой нами гомеровской поэме, само заглавие которой стало впоследствии синонимом то "путешествия", то "приключений", то "странствий" - и так, понятное даже тем, кто "Одиссеи" не читал, дожило до наших дней.

Одиссею и его спутникам встречаются и невероятные монстры вроде Сциллы и Харибды (миф о которых появился из-за узости проливов, связывающих Черное море со Средиземным), и многие вымышленные народности. У них иногда существовали прототипы, но чаще они, как и положено в сказке, являются олицетворением разнообразных пороков или добродетелей. Среди этих народностей характерны следующие:

1. Киконы, чей город был уничтожен отрядом Одиссея, после чего последний едва спасся, поскольку

Те из киконов, кто спасся, призвали киконов,
Живших в соседстве, - и большим числом и доблестью лучших,
Внутрь материк населявших, умевших прекрасно сражаться
И с лошадей, а случится нужда, так и пешими биться.
(Песнь Девятая, ст. 47-50.)

Этим описанием киконов Гомер и ограничивается; мы можем только предполагать, что прототипом для них послужила какая-то народность, с которой древние греки вели войны.

2. Лотофаги, питающиеся цветами. Если путник вкусит лотоса, то потеряет память о родине. Здесь переплелись, вероятно, смутные сведения древних о каком-то загадочном растении с Востока и тема любви к родной земле, которую нельзя променять на самую "цветущую" чужбину. Этот эпизод легко трактовать метафорически.

3. Лестригоны. Они проявляют по отношению к путешественникам ничем не спровоцированную агрессивность. Символ бездумной, нерассуждающей силы, опасной для других, и людей как носителей этой силы. Слушатель должен осудить лестригонов, хотя Одиссей, по Гомеру, за подобную жестокость осуждения не заслуживает. Здесь проявилась двойственность Гомера как гуманиста (что было отмечено уже по поводу некоторых сцен в "Илиаде") и, стало быть, самого гуманистического понятия у древних греков, которое было еще в зачатке: уже проявилась нетерпимость ко злу, но не к своему злу.

4. Феаки. Их страну поэт описывает в виде земного рая. Их любят боги, которые даровали феакам различные "привилегии", невиданные в среде обычных смертных. Они не знают войн. Их женщины прекрасны, их корабли управляются без участия человека, их сады плодородны, "будь то зима или лето", и т. д. Феаки настолько гостеприимны и безопасны, что Одиссей может, пренебрегая своим "хитроумием", спокойно и откровенно рассказать им о своих странствиях, не опасаясь, что это способно ему повредить.
Вот каков идеал древних греков той эпохи: награда не за гробом, а на земле. По смерти-то всех ждет царство Аида. На что могут рассчитывать "богоравные"? На некие элизейские поля, богатые дичью... Нет мук, на которых обречены бросившие вызов богам (вспомним страдания Тития), но нет и наслаждений. Все лучшее, по Гомеру, жизнь предоставляет человеку на этом свете, и страна феаков - не что иное, как квинтэссенция этого лучшего.

Из мифологических существ, конечно, интереснее всех циклоп Полифем, сын Посейдона. Он - то же олицетворение жестокости, что и лестригоны, но с некоторыми отличительными нюансами. Полифем - так сказать, квинтэссенция зла. Лестригоны - все-таки люди, а циклоп отличается от людей, сразу внушает ужас своим великанством и одноглазием. Однако он - сын бога. Когда люди его ослепили (и тем самым спаслись от собственной гибели), Полифем жалуется отцу:

- Слух преклони, Посейдон, черновласый Земли Колебатель!
Если и впрямь тебе сын и хвалишься ты, что отец мне, -
Дай, чтоб домой не попал Одиссей, городов разрушитель,
Сын Лаэртов, имеющий дом на Итаке скалистой.
(Песнь Девятая, ст. 528-531.)

И Посейдон жестоко мстит Одиссею. Колебатель Земли, безусловно, несправедлив. Он воистину, как его сын, слеп, только не в прямом, а в переносном смысле.

Но ведь и земные владыки (и их родственники, в частности сыновья) считают, что по праву сильного вольны свершать суд и расправу над подданными, а когда их жестокость встречает отпор - возмущаются. Вполне человеческая реакция - из тех, что, как говорится, нельзя оправдать, но можно понять. Бог солнца Гелиос гневается на людей Одиссея за то, что они съели его коров, - но ведь и любой скотовладелец прогневался бы в такой ситуации. У древних греков бог создан по образу и подобию человека, а не наоборот.

Кроме того, Одиссею встречаются разнообразные личности, каждая из которых наделена своим характером.

Скажем, Эол - смертный, но наделенный некоторыми "полномочиями": он - "страж над всеми ветрами". Этот человек первоначально помогает главному герою, завязав в мешок "все пути завывающих ветров". Но когда Одиссей возвращается (его попутчики развязали мешок, думая, что там сокровища), злится:

"Прочь уйди скорее, мерзейший муж среди смертных!
Я не смею как гостя принять иль в дорогу отправить
Мужа такого, который блаженным богам ненавистен!
Раз ты вернулся, богам ненавистен ты. Прочь же отсюда!"
(Песнь Десятая, ст. 72-75.)

Какова мораль этой истории, практически притчи?

Любая сказка содержит в себе "добрым молодцам урок". Изложены жизненные правила, которые следует соблюдать, иначе прогадаешь. Гнев богов (или бога), обстоятельно в них описанные, должны внушить слушателям страх, на котором и зиждется соблюдение этих правил. В гомеровскую эпоху социальное расслоение общества только начиналось, знать только еще училась обосновывать свои права на власть "богоравностью" или "богоизбранностью", - требовалось прямо вводить в сказание бога, чтобы научить людей: руку на господина поднимать нельзя; скот у господина воровать нельзя; господину, каков бы он ни был, надлежит беспрекословно подчиняться и т.д. Попутчики Одиссея пренебрегают этими правилами и закономерно гибнут, в назидание слушателям поэмы.

VI
Интересно, как в мифах и сказках Древней Греции, а стало быть, и в "Одиссее", трактуется "женская тема".

Боги у Гомера - вполне земные мужчины. Им в то время надлежало быть жестокими и коварными, т.е. "хитроумными". Но и богини - вполне земные женщины. Нимфа Калипсо - любвеобильна и щедра, Цирцея, "богиня ужасная с речью людскою", - нелюдима и жестока, но обе они смиряют свой нрав перед силой вышестоящих богов (Афины и Гермеса). Так женская сущность, женский характер отразились в мифологии, так их трактует Гомер. Сирены, завлекающие мужчин сладкоголосым пением на погибель, дополняют этот образ. Поэт, говоря о слабом поле, не жалеет красок для описания привлекательной внешности, но показывает, что относиться к женщине нужно с опаской. Эпоха матриархата кончилась, и едва ли не единственное, что осталось от нее ко времени Гомера, - "широкие полномочия" некоторых "высокопоставленных" богинь.

Идеал смертной женщины, по Гомеру, - "благоразумная" Пенелопа. Главное ее достоинство - верность. Долгие годы она преданно ждет мужа, отказывая многочисленным женихам, между тем как Одиссей живет с Калипсо, мучаясь, впрочем, угрызениями совести:

Он на обрыве над морем сидел, и из глаз непрерывно
Слезы лилися. В печали по родине капля за каплей
Сладкая жизнь уходила. Уж нимфа не нравилась больше.
Ночи, однако, в постели он с ней проводил поневоле
В гроте глубоком ее, - нежелавший с желавшею страстно.
(Песнь Пятая, ст. 151-155.)

Пенелопе же не только измена недозволена, но и вообще какое-то решительное действие. Собственный сын, Телемах, довольно грубо говорит ей:

Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами -
Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб служанки немедля за дело
Также взялись. Говорить же - не женское дело, а дело
Мужа, всех больше - мое; у себя я один повелитель.
(Песнь Первая, ст. 356-359.)

Здесь опять - свойственное сказке прямое поучение слушателям и, конечно, слушательницам. Последним в награду за верность следует ожидать того же, что получила Пенелопа от Афины:

Сладкий сон излила на веки она Пенелопы.
Все ее члены расслабли, склонилась она и заснула
Там же на кресле. Тогда излила на царицу богиня
Божеских много даров, чтоб пришли в изумленье ахейцы.
Сделала прежде всего лицо ей прекрасным, помазав
Той амврозийною мазью, какою себе Афродита
Мажет лицо, в хоровод прелестный харит отправляясь.
Сделала выше ее и полнее на вид, все же тело
Стало белей у нее полированной кости слоновой.
(Песнь Восемнадцатая, ст. 188-196.)

Подобные же манипуляции богиня проделывает с Одиссеем, облагораживая его сообразно понятию древних греков о мужской красоте, когда ему надлежит завоевать доверие дочери феакийского царя либо (как в нижеследующем примере) предстоит долгожданная встреча с Пенелопой:

Голову дева Афина великой красой озарила,
Кудри спустила, цветам гиацинта подобные видом.
Как серебро позолотой блестящею кроет искусный
Мастер, который обучен Гефестом и девой Афиной
Всякому роду искусств и прелестные делает вещи,
Так засияли красой голова Одиссея и плечи.
Видом подобный бессмертным богам из ванны он вышел.
(Песнь Двадцать Третья, ст. 156-163.)

Афина в "Одиссее" - вообще как "бог из машины" в позднейших драмах: является, чтобы разрешить назревшие проблемы героев. В представлении Гомера ни одно деяние, положительное для человека, не обходится без прямого участия бога. Человек не может даже заснуть без божьей помощи - Афина "сном покрывает веки".

Метаморфозы Афины, которая является перед людьми то юношей, то голубкой, то девушкой с кувшином, то старцем, то учителем Ментором, дают нам представление о древнем убеждении, по которому нельзя с подлинностью быть уверенным, кто перед тобой - человек или бог. Видимо, любого, как-то выделяющегося среди других (красотой, умом или некоей странностью), греки могли принять за бога, спустившегося с Олимпа. Такое восприятие было подготовлено всей их мифологией. В "Одиссее" главный герой, встретившись с дочерью феакийского царя, говорит:

"Смертная ль ты иль богиня, - колени твои обнимаю!
Если одно из божеств ты, владеющих небом широким,
Я бы сказал: с Артемидой, великою дочерью Зевса,
Больше всего ты сходна и ликом, и видом, и ростом".
(Песнь Шестая, ст. 149-152.)

Преображенного Одиссея принимает за бога даже его сын.

Любая необычность для поэта - знак либо принадлежности к богам, либо благоволения богов, одаривших этой необычностью простого смертного. (Эта убежденность - не прерогатива древнего мышления, а является фактом до сих пор, перейдя, правда, на уровень фразеологизмов. Талантом у нас "Бог одарил", любовь "послало небо" и т. д. Мы практически не вспоминаем о том, что когда-то в эти слова вкладывалось вполне прямое значение; когда-то считалось, что факт передачи человеку таланта, счастья, красоты - конкретное физическое действие.)

VII
"Одиссея" представляется нам так же, как представлялась уже в поздней античности: полной фразеологизмов, метафор и аллегорий. Однако для Гомера, как уже было отмечено, они не являются таковыми. У него, однако, есть собственная фразеология и собственные метафоры, связанные в основном со словом, речью.

Слова у Гомера "крылаты", они то спрятаны "за ограду зубов", то вырываются из-за нее как бы даже помимо воли говорящего. Когда человек, герой или повелитель, говорит нечто важнейшее, - это произносит не он сам, а его "священная сила". Гомер, когда необходимо, виртуозно создает "эффект присутствия" автора в произведении, - эффект, столь ценимый в литературе нашего времени. Обычно диалоги в "Одиссее" начинаются стереотипно:

Так обратился тогда Одиссей богоравный к служанкам
(Песнь Шестая, ст. 217) или
И отвечала ему совоокая дева Афина
(Песнь Седьмая, ст. 26).

Налицо обычное повествование от третьего лица, или, по словам Белинского, повествование, "внешнее по отношению к автору" (этой "внешностью" у критика характеризуется вообще эпос как таковой). И вдруг "угол зрения", под которым автор и слушатели-читатели смотрят на героев поэмы, резко меняется.

Перед словами Евмея:
Тотчас в ответ Телемаху, Евмей свинопас, ты промолвил
(Песнь Шестнадцатая, ст. 60.)

Это внезапное прямое обращение автора к своему герою похоже на начало оды. (Интересно, что он обращается так не к одному из главных героев, а к свинопасу. Образ "верного слуги" впоследствии станет расхожим в мировой литературе. И в древнем мире, и в позднейшие времена преданный слуга ценился на вес золота, и недаром Гомер удостаивает его такой собственной награды: авторского обращения к нему. Это все равно что обращение бога к Одиссею.)

Эти тропы и фигуры, стилистические и композиционные приемы свидетельствуют о том, что ко времени Гомера в Древней Греции сформировалась уже некая литературная традиция. Известны имена певцов, которых сказание относит к предшественникам "великого слепца"; в их числе - легендарный Орфей. Без сомнения, такие певцы существовали. Они так же, как и Гомер, соединяли воедино мифологическое, сказочное и историческое, создавая свои произведения, т. е. песни. Они посвящались, как правило, конкретной бытовой теме (войне, охоте, религиозному обряду, свадьбе либо похоронам) и не поднимались до эпической высоты "Илиады" и "Одиссеи". Потребовался индивидуальный талант Гомера, чтобы на основе этих разрозненных песен создать замечательные поэмы.

В "Одиссее" есть эпизод, позволяющий понять значение таких певцов в жизни древнегреческого общества. Слепой певец Демодок - его увечье напоминает о слепоте самого Гомера - развлекает гостей на пиру у феакийского царя. Он поет о Троянской войне (т.е. фактически "Илиаду") и заставляет Одиссея (одного из главных персонажей "Илиады"!) расчувствоваться. Этот эпизод подготавливает момент, когда главный герой поэмы начнет рассказ о своих странствиях.

Можно предположить, что здесь мы тайно присутствуем при моменте зарождения "Одиссеи": повествование странного гостя запало в память Демодока и стало основой поэмы, которую впоследствии слепой певец сочинил. Поэт превратил безыскусный рассказ Одиссея в творческое произведение, уснастил фантастическими подробностями, поднял случай до масштаба аллегории. Впоследствии его повествование было обработано лицом или лицами, коих мы знаем под именем Гомер.

Могло ли быть такое? Разумеется. Древние певцы могли черпать темы для творчества и участвуя в боевых походах, и на таких вот пирах, куда их приглашали (и награждали, как мы узнаем, мясной пищей). Такая картина создания шедевра выглядит, конечно, утрированной. Тем не менее она поможет уяснить в общем виде творческий процесс, результатом коего стало рождение поэмы.

Рассказ Одиссея, услышанный певцом, повествует о реальных, т.е. исторических событиях. История, таким образом, дала "Одиссее" сюжетную канву, характеры, имена некоторых персонажей. Но деяния и характеры любого героя в литературном произведении должны быть чем-то обусловлены - нравственно, психологически, "физиологически"... Гомер обуславливает их мифологически. Ведь именно мифология являлась основой его мировоззрения. Через ее призму он видит и своих героев, и злоключения их, и удачи. Участие богов и духов в судьбе человека принимается им за аксиому. Поэтому он вводит их и непосредственно в поэму. Так персонажами Гомера становятся не только смертные люди, но и мифологические существа.
Участие же последних и желание певца создать произведение, несущее дидактическую нагрузку, логически приводит к тому, что первоначальная фабула, вполне реалистическая, обретает черты сказки. Суть последней в том, что герои поэмы, люди и мифологические персонажи, участвуют в коллизиях, уже не заимствованных из мифов, а придуманных самим автором. Сказка, таким образом, относится к мифу так же, как вся поэма - к "породившему ее" историческому случаю: естественно вытекая из него, она живет по своим законам.

Итак, выстроив эту схему, мы видим, как соотносятся в "Одиссее" друг с другом три ее составляющих: сказочное, мифологическое и историческое, чем и обусловлено именно такое, а не иное, соотношение их.

Особо следует отметить один парадокс. Без исторического случая поэма не появилась бы. Но этот случай, давший "пищу" воображению Гомера... совершенно не важен для восприятия "Одиссеи", даром что он - реален, а мифология и сказка - плоды фантазии. Если бы никогда не было ни Одиссея, ни Троянской войны, поэмы Гомера безусловно остались бы великими произведениями, нисколько не потеряв из-за изъятия "исторического элемента".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История дала поэту фабулу, мифология - философско-мировоззренческую базу, а сказка - возможность изложить фабулу так, чтобы вышел не документальный отчет, но художественное произведение, способное оказать глубокое нравственное воздействие.
Что из этих трех составляющих важнее? На первый взгляд, история. Но это не так. Историческое, мифологическое и сказочное, по отмеченному нами в конце предыдущего параграфа парадоксу, соотносится в "Одиссее" так, что у исторического нет никакого преимущества. Оно чуть ли не самый второстепенный элемент. Любая фабула не ценна сама по себе; она - лишь повод выразить то, что волнует автора.

Как Ветхий завет представляет собой свод древнееврейской мифологии, так "Одиссея" являются прежде всего сводом мифологии древнегреческой, хотя, конечно, заключает в себе и свидетельства о подлинных событиях, без которых сюжетная канва поэмы была бы иной. Гомеру гораздо важнее было обобщить мифы и сказания, на которых зиждилась древнегреческая культура, жизненные устои, мораль и нравственность, чем оставить потомкам достоверную картину злоключений некоего вождя с острова Итака. ("Отец истории" - Геродот - родится в Древней Греции примерно на 400 лет позже Гомера.)

Можно с уверенностью сказать: преимущество истории над фантазией привело бы к тому, что ни "Илиада", ни "Одиссея" не получили бы бессмертия. Главная ценность гомеровского эпоса - в том, что он не представляет собой ни исторический документ, ни изложение канонических мифов. Пожалуй, именно сказочное (но не примитивно-назидательное) прежде всего сделало поэмы необычайно зрелыми художественными произведениями, окрашенными индивидуальным авторским талантом. Поэтому их можно не только изучать с научной точки зрения, но и читать как полноценную литературу, без скидок на "младенчество человечества".

Литература эта непривычна современному читателю, но настоящие шедевры словесного искусства никогда в принципе и не бывают "привычными". Оригинальность их - не изъян, а необходимое условие, говорящее о высшем качестве. Недаром Лев Толстой писал, что гомеровские произведения подобны кристальной родниковой воде с солнцем и даже соринками, "от которых она делается еще чище и вкуснее".